Вновь звенят шаги по церковным плитам, быть ли мне живым или быть убитым. Ставят свечки тени моих деяний, не молитв достойных, а покаяний. У святых от гнева темнеют лица: «Как посмел ты, грешник, сюда явиться! Сатаною жил, сатаною сдохнешь, вот потеха, если хоть «патер» вспомнишь!» Ночь уходит в небо кадильным дымом, ангелы от Бога несут ответ. Разум вопрошает неумолимо: «Может никакого там Бога нет…» В прошлом я побед одержал немало — гордая Тоскана главу склоняла. Солнцем золотым был под небом синим мой вчерашний день. Ну, а что же ныне? От историй грязных уж не отмыться — муж сестры родной и братоубийца. Все, что не украла судьба-ш*лава — это верный меч, да былая слава. Верный мой клинок из толедской стали, как холодный луч от слепой луны. Ангелы ответы нести устали, в тишине ночной их шаги слышны. Ангелы идут по церковным плитам, морщатся брезгливо моим молитвам. Но молиться лучше, увы, не может скверный раб господень Чезаре Борджа.
быть ли мне живым или быть убитым.
Ставят свечки тени моих деяний,
не молитв достойных, а покаяний.
У святых от гнева темнеют лица:
«Как посмел ты, грешник, сюда явиться!
Сатаною жил, сатаною сдохнешь,
вот потеха, если хоть «патер» вспомнишь!»
Ночь уходит в небо кадильным дымом,
ангелы от Бога несут ответ.
Разум вопрошает неумолимо:
«Может никакого там Бога нет…»
В прошлом я побед одержал немало —
гордая Тоскана главу склоняла.
Солнцем золотым был под небом синим
мой вчерашний день. Ну, а что же ныне?
От историй грязных уж не отмыться —
муж сестры родной и братоубийца.
Все, что не украла судьба-ш*лава —
это верный меч, да былая слава.
Верный мой клинок из толедской стали,
как холодный луч от слепой луны.
Ангелы ответы нести устали,
в тишине ночной их шаги слышны.
Ангелы идут по церковным плитам,
морщатся брезгливо моим молитвам.
Но молиться лучше, увы, не может
скверный раб господень Чезаре Борджа.