У японцев совсем с головой плохо? Они это показывали детям? Это все равно что котенка Гава пристрелить.
Диалоги там все переданы подробно, судя по тому, что я слышал.
Niimi Nankichi (新美南吉) – Лисёнок по имени Гон(ごん狐) 21 апр, 2013 в 15:18
Эту историю рассказывал мне старик Мохэй из нашей деревни, когда я был ещё маленьким.
С давних пор в местечке Накаяма, что неподалёку от деревни, стоит замок. Когда-то, говорят, там жил благородный господин Накаяма. А неподалёку от замка, на горе, обитал лисёнок по имени Гон. Жил он в лесу, в норе, которую вырыл посреди густых зарослей папоротника, один-одинёшенек. Вечерами, а порой и днём, Гон отправлялся в деревню пошалить. То в поле картошку раскопает-раскидает, то сушёную шелуху рапсовую подпалит, то посдёргивает перец, который крестьяне по двору развесят… словом, по-всякому безобразничал.
Как-то осенью три дня кряду лил дождь как из ведра, и лисёнку пришлось сидеть безвылазно в своей норе. Когда дождь прекратился, Гон выполз наружу и огляделся – небо было чистое-пречистое, а где-то неподалёку свиристела небольшая птаха. Гон отправился к запруде, что устроена была на речушке возле деревни. Там вдоль воды колосился мискант, на стеблях которого ещё блестели капли дождя. Сама речка, в которой воды обычно было-то всего ничего, после трёх дней дождя здорово разлилась. Да так, что росшие близко к берегу мискант и лепесцеда, до которых река никогда не добиралась, стояли теперь наполовину в желтоватой воде, покачиваясь в мутном потоке. И по вязкой, размокшей, тропке лисёнок начал спускаться к берегу. Тут вдруг, глядь, а в реке-то человек стоит! Гон сразу забрался поглубже в гущу травы и, стараясь не шуршать, стал наблюдать оттуда.
спойлер
- Да это же Хёдзю! – сообразил Гон.
Хёдзю, задрав своё потрёпанное чёрное кимоно, стоял по пояс в воде и вытряхивал вершу – плетёную ловушку для рыбы. На лбу у него была сползшая повязка-хатимаки, а на щеке, напоминая небольшую бородавку, болтался прилипший лепесток. К верше был подвязан мешок, в который Хёдзю и ссЫпал улов, и тут же этот мешок из воды приподнял. Внутри бултыхались вперемешку щепки, жухлая листва, травинки, корешки… однако же нет-нет, да сверкнёт блестящая чешуйка. Это жирные угри и толстопузые лещи брюхо показывают. Хёдзю содержимое мешка – вперемешку и улов и мусор – пересыпал в большую корзину, а мешок обратно подвязал и в воду опустил. Вытащив корзину на берег, он её оставил, а сам зачем-то пошёл вверх по течению.
Как только Хёдзю пропал из виду, Гон выскочил из укрытия и подбежал к корзине – захотелось ему чуток пошалить. Вот он и стал доставать рыбу из корзины и кидать её одну за другой обратно в воду, да так, чтобы попасть ниже по течению, чем верша стоит. Рыба делала «Плюх!» и тут же скрывалась в мутной воде. Самым последним остался жирный-прежирный угорь, которого лисёнок, как ни пытался, не мог ухватить лапками – уж больно склизким и юрким тот оказался. Рассерженный Гон сунул голову в корзину и крепко схватил угря зубами. А угорь обвился вокруг шеи лисёнку, да каа-ак сдавит! И тут как раз Хёдзю показался:
Эй, чего творишь, рыжий ворюга! – кричит, рассерженный.
Гон, перепуганный, сразу дал стрекача. Хочет угря стряхнуть, а тот так вцепился, что не оторвать! Делать нечего, так и помчался со всех ног. Неподалёку от норы, под ольхой, лисёнок остановился поглядеть, ушёл ли он от погони – нет, Хёдзю не видать, стало быть, ушёл. Гон вздохнул с облегчением, отгрыз угрю голову и, стащив его, наконец, с себя, бросил, оставив лежать на траве.
***
Десять дней спустя Гон, выбравшись в деревню, заметил что-то необычное. В одном из дворов, у крестьянина Яскэ, жена, сидя под деревом инжира, красила зубы в чёрный цвет. В другом, у кузнеца Шимбэя, жена чесала распущенные волосы, сидя на заднем дворе.
Ага, а в деревне, значит, случилось что-то! – решил Гон, – Что бы это могло быть? Может осенний праздник? Но если праздник, то должны быть барабаны и флейты… и уж конечно – все должны идти к храму на холме.
Размышляя, Гон сам не заметил, как добрался до дома с красным колодцем во дворе, где жил Хёдзю. В маленьком полуразвалившемся домике было необычайно много народу. На жаровне перед домом разведён огонь, над которым хлопотали женщины в выходных кимоно с повязанной на поясе тканью. На огне стояла огромная сковорода, и на ней что-то шкворчало.
Да это похороны, – понял лисёнок, – должно быть у Хёдзю в семье помер кто-то.
После полудня Гон отправился на кладбище, где затаился в тени статуй Будды. Погода стояла чудесная, видно было, как вдалеке солнце играет, отсвечивая, на крыше старого замка. Всё кладбище было усеяно цветущими лилиями, покрывавшими его сплошным алым ковром. Вскоре со стороны деревни разнеслось протяжное «Дон-н!», «Дон-н!», «Дон-н!». Колокол. Значит похоронная церемония началась. Вскоре вдалеке показалась процессия людей в белых одеяниях. Постепенно стал слышен говор, и вот уже процессия вошла на кладбище. И проходящие люди оставляли за собой потоптанные лилии. Гон высунулся из укрытия, чтобы всё как следует разглядеть. Хёдзю нёс перед собой дощечку с именем покойной. Лицо его, обычно румяное как неочищенный батат, сегодня будто выцвело или погасло.
Диалоги там все переданы подробно, судя по тому, что я слышал.
Niimi Nankichi (新美南吉) – Лисёнок по имени Гон(ごん狐)
21 апр, 2013 в 15:18
Эту историю рассказывал мне старик Мохэй из нашей деревни, когда я был ещё маленьким.
С давних пор в местечке Накаяма, что неподалёку от деревни, стоит замок. Когда-то, говорят, там жил благородный господин Накаяма.
А неподалёку от замка, на горе, обитал лисёнок по имени Гон. Жил он в лесу, в норе, которую вырыл посреди густых зарослей папоротника, один-одинёшенек.
Вечерами, а порой и днём, Гон отправлялся в деревню пошалить. То в поле картошку раскопает-раскидает, то сушёную шелуху рапсовую подпалит, то посдёргивает перец, который крестьяне по двору развесят… словом, по-всякому безобразничал.
Как-то осенью три дня кряду лил дождь как из ведра, и лисёнку пришлось сидеть безвылазно в своей норе. Когда дождь прекратился, Гон выполз наружу и огляделся – небо было чистое-пречистое, а где-то неподалёку свиристела небольшая птаха.
Гон отправился к запруде, что устроена была на речушке возле деревни. Там вдоль воды колосился мискант, на стеблях которого ещё блестели капли дождя. Сама речка, в которой воды обычно было-то всего ничего, после трёх дней дождя здорово разлилась. Да так, что росшие близко к берегу мискант и лепесцеда, до которых река никогда не добиралась, стояли теперь наполовину в желтоватой воде, покачиваясь в мутном потоке. И по вязкой, размокшей, тропке лисёнок начал спускаться к берегу.
Тут вдруг, глядь, а в реке-то человек стоит! Гон сразу забрался поглубже в гущу травы и, стараясь не шуршать, стал наблюдать оттуда.
Хёдзю, задрав своё потрёпанное чёрное кимоно, стоял по пояс в воде и вытряхивал вершу – плетёную ловушку для рыбы. На лбу у него была сползшая повязка-хатимаки, а на щеке, напоминая небольшую бородавку, болтался прилипший лепесток.
К верше был подвязан мешок, в который Хёдзю и ссЫпал улов, и тут же этот мешок из воды приподнял. Внутри бултыхались вперемешку щепки, жухлая листва, травинки, корешки… однако же нет-нет, да сверкнёт блестящая чешуйка. Это жирные угри и толстопузые лещи брюхо показывают. Хёдзю содержимое мешка – вперемешку и улов и мусор – пересыпал в большую корзину, а мешок обратно подвязал и в воду опустил. Вытащив корзину на берег, он её оставил, а сам зачем-то пошёл вверх по течению.
Как только Хёдзю пропал из виду, Гон выскочил из укрытия и подбежал к корзине – захотелось ему чуток пошалить. Вот он и стал доставать рыбу из корзины и кидать её одну за другой обратно в воду, да так, чтобы попасть ниже по течению, чем верша стоит. Рыба делала «Плюх!» и тут же скрывалась в мутной воде.
Самым последним остался жирный-прежирный угорь, которого лисёнок, как ни пытался, не мог ухватить лапками – уж больно склизким и юрким тот оказался. Рассерженный Гон сунул голову в корзину и крепко схватил угря зубами. А угорь обвился вокруг шеи лисёнку, да каа-ак сдавит! И тут как раз Хёдзю показался:
Гон, перепуганный, сразу дал стрекача. Хочет угря стряхнуть, а тот так вцепился, что не оторвать! Делать нечего, так и помчался со всех ног.
Неподалёку от норы, под ольхой, лисёнок остановился поглядеть, ушёл ли он от погони – нет, Хёдзю не видать, стало быть, ушёл.
Гон вздохнул с облегчением, отгрыз угрю голову и, стащив его, наконец, с себя, бросил, оставив лежать на траве.
***
Десять дней спустя Гон, выбравшись в деревню, заметил что-то необычное. В одном из дворов, у крестьянина Яскэ, жена, сидя под деревом инжира, красила зубы в чёрный цвет. В другом, у кузнеца Шимбэя, жена чесала распущенные волосы, сидя на заднем дворе.
Размышляя, Гон сам не заметил, как добрался до дома с красным колодцем во дворе, где жил Хёдзю. В маленьком полуразвалившемся домике было необычайно много народу. На жаровне перед домом разведён огонь, над которым хлопотали женщины в выходных кимоно с повязанной на поясе тканью. На огне стояла огромная сковорода, и на ней что-то шкворчало.
После полудня Гон отправился на кладбище, где затаился в тени статуй Будды. Погода стояла чудесная, видно было, как вдалеке солнце играет, отсвечивая, на крыше старого замка. Всё кладбище было усеяно цветущими лилиями, покрывавшими его сплошным алым ковром. Вскоре со стороны деревни разнеслось протяжное «Дон-н!», «Дон-н!», «Дон-н!». Колокол. Значит похоронная церемония началась.
Вскоре вдалеке показалась процессия людей в белых одеяниях. Постепенно стал слышен говор, и вот уже процессия вошла на кладбище. И проходящие люди оставляли за собой потоптанные лилии.
Гон высунулся из укрытия, чтобы всё как следует разглядеть. Хёдзю нёс перед собой дощечку с именем покойной. Лицо его, обычно румяное как неочищенный батат, сегодня будто выцвело или погасло.