У японцев совсем с головой плохо? Они это показывали детям? Это все равно что котенка Гава пристрелить.
Диалоги там все переданы подробно, судя по тому, что я слышал.
Niimi Nankichi (新美南吉) – Лисёнок по имени Гон(ごん狐) 21 апр, 2013 в 15:18
Эту историю рассказывал мне старик Мохэй из нашей деревни, когда я был ещё маленьким.
С давних пор в местечке Накаяма, что неподалёку от деревни, стоит замок. Когда-то, говорят, там жил благородный господин Накаяма. А неподалёку от замка, на горе, обитал лисёнок по имени Гон. Жил он в лесу, в норе, которую вырыл посреди густых зарослей папоротника, один-одинёшенек. Вечерами, а порой и днём, Гон отправлялся в деревню пошалить. То в поле картошку раскопает-раскидает, то сушёную шелуху рапсовую подпалит, то посдёргивает перец, который крестьяне по двору развесят… словом, по-всякому безобразничал.
Как-то осенью три дня кряду лил дождь как из ведра, и лисёнку пришлось сидеть безвылазно в своей норе. Когда дождь прекратился, Гон выполз наружу и огляделся – небо было чистое-пречистое, а где-то неподалёку свиристела небольшая птаха. Гон отправился к запруде, что устроена была на речушке возле деревни. Там вдоль воды колосился мискант, на стеблях которого ещё блестели капли дождя. Сама речка, в которой воды обычно было-то всего ничего, после трёх дней дождя здорово разлилась. Да так, что росшие близко к берегу мискант и лепесцеда, до которых река никогда не добиралась, стояли теперь наполовину в желтоватой воде, покачиваясь в мутном потоке. И по вязкой, размокшей, тропке лисёнок начал спускаться к берегу. Тут вдруг, глядь, а в реке-то человек стоит! Гон сразу забрался поглубже в гущу травы и, стараясь не шуршать, стал наблюдать оттуда.
спойлер
- Да это же Хёдзю! – сообразил Гон.
Хёдзю, задрав своё потрёпанное чёрное кимоно, стоял по пояс в воде и вытряхивал вершу – плетёную ловушку для рыбы. На лбу у него была сползшая повязка-хатимаки, а на щеке, напоминая небольшую бородавку, болтался прилипший лепесток. К верше был подвязан мешок, в который Хёдзю и ссЫпал улов, и тут же этот мешок из воды приподнял. Внутри бултыхались вперемешку щепки, жухлая листва, травинки, корешки… однако же нет-нет, да сверкнёт блестящая чешуйка. Это жирные угри и толстопузые лещи брюхо показывают. Хёдзю содержимое мешка – вперемешку и улов и мусор – пересыпал в большую корзину, а мешок обратно подвязал и в воду опустил. Вытащив корзину на берег, он её оставил, а сам зачем-то пошёл вверх по течению.
Как только Хёдзю пропал из виду, Гон выскочил из укрытия и подбежал к корзине – захотелось ему чуток пошалить. Вот он и стал доставать рыбу из корзины и кидать её одну за другой обратно в воду, да так, чтобы попасть ниже по течению, чем верша стоит. Рыба делала «Плюх!» и тут же скрывалась в мутной воде. Самым последним остался жирный-прежирный угорь, которого лисёнок, как ни пытался, не мог ухватить лапками – уж больно склизким и юрким тот оказался. Рассерженный Гон сунул голову в корзину и крепко схватил угря зубами. А угорь обвился вокруг шеи лисёнку, да каа-ак сдавит! И тут как раз Хёдзю показался:
Эй, чего творишь, рыжий ворюга! – кричит, рассерженный.
Гон, перепуганный, сразу дал стрекача. Хочет угря стряхнуть, а тот так вцепился, что не оторвать! Делать нечего, так и помчался со всех ног. Неподалёку от норы, под ольхой, лисёнок остановился поглядеть, ушёл ли он от погони – нет, Хёдзю не видать, стало быть, ушёл. Гон вздохнул с облегчением, отгрыз угрю голову и, стащив его, наконец, с себя, бросил, оставив лежать на траве.
***
Десять дней спустя Гон, выбравшись в деревню, заметил что-то необычное. В одном из дворов, у крестьянина Яскэ, жена, сидя под деревом инжира, красила зубы в чёрный цвет. В другом, у кузнеца Шимбэя, жена чесала распущенные волосы, сидя на заднем дворе.
Ага, а в деревне, значит, случилось что-то! – решил Гон, – Что бы это могло быть? Может осенний праздник? Но если праздник, то должны быть барабаны и флейты… и уж конечно – все должны идти к храму на холме.
Размышляя, Гон сам не заметил, как добрался до дома с красным колодцем во дворе, где жил Хёдзю. В маленьком полуразвалившемся домике было необычайно много народу. На жаровне перед домом разведён огонь, над которым хлопотали женщины в выходных кимоно с повязанной на поясе тканью. На огне стояла огромная сковорода, и на ней что-то шкворчало.
Да это похороны, – понял лисёнок, – должно быть у Хёдзю в семье помер кто-то.
После полудня Гон отправился на кладбище, где затаился в тени статуй Будды. Погода стояла чудесная, видно было, как вдалеке солнце играет, отсвечивая, на крыше старого замка. Всё кладбище было усеяно цветущими лилиями, покрывавшими его сплошным алым ковром. Вскоре со стороны деревни разнеслось протяжное «Дон-н!», «Дон-н!», «Дон-н!». Колокол. Значит похоронная церемония началась. Вскоре вдалеке показалась процессия людей в белых одеяниях. Постепенно стал слышен говор, и вот уже процессия вошла на кладбище. И проходящие люди оставляли за собой потоптанные лилии. Гон высунулся из укрытия, чтобы всё как следует разглядеть. Хёдзю нёс перед собой дощечку с именем покойной. Лицо его, обычно румяное как неочищенный батат, сегодня будто выцвело или погасло.
- Охх, так ведь померла-то – мама Хёдзю! – догадался Гон и сразу поник.
Вечером Гон лежал у себя в норке и размышлял.
«Мама Хёдзю наверно уже встать не могла с постели и обмолвилась ему, как хотела бы поесть вкусных угрей. Вот он и поставил вершу. А я из баловства угря утащил. И Хёдзю из-за этого не смог маме этого угря приготовить. Мама после этого умерла и небось всё думала «Ах, как же жареного угря хочется, как же хочется». Так и померла. Ох-хо-хо… и зачем только я его утащил…»
***
Хёдзю лущил зерно возле колодца у себя во дворе. Хёдзю всегда жил вдвоём с матерью в их бедняцком домишке. Теперь вот её не стало и остался он совсем один.
Он теперь, как и я, один-одинёшенек, – думал лисёнок, глядя на него из-за кладовки, пристроенной к дому.
Когда Гон выбрался со двора и уже было отправился восвояси, откуда-то со стороны донёсся голос продавца селёдки.
Гон помчался на голос. Как раз тогда и жёнушка Яскэ, распахнув дверь дома, прокричала – «А давай-ка сюда эту селёдку!». Продавец рыбы, оставив свою тележку на обочине, взял из неё охапку сверкающих чешуёй сельдей и направился к Яскэ в дом. Гон, не растерявшись, использовал момент, схватил штук пять-шесть рыбин из повозки и бросился обратно. Добежав до дома Хёдзю, он пробрался к задней двери и забросил селёдку вовнутрь, после чего уже отправился к себе, к своей норе. Поднимаясь по холму, он обернулся на полпути и увидел, как вдалеке Хёдзю по-прежнему лущит зерно, сидя возле колодца. И лисёнок подумал, о том, что сегодня он сделал хотя бы одно хорошее дело, извинившись по-своему за украденного угря.
На следующий день Гон набрал много-много каштанов и отправился с ними к дому Хёдзю. Подкравшись к задней двери, он заглянул внутрь. Крестьянин обедал, рассеянно держа в руках плошку, явно задумавшись над чем-то. И, странное дело, на щеке у него красовался свежий синяк. Только Гон успел подумать – «Чего это случилось?» – как Хёдзю заговорил сам с собой:
Кто ж ето… подбросил-то… селёдку-то? Это ж меня теперь, здрасьти-пожалуста, вором назовут… да ещё селёдочник энтот в меня вцепился… - пробормотал он.
Гон не мог поверить, что всё так обернулось. Бедняге Хёдзю ещё и от селёдочника досталось – вон какой синячище теперь. Лисёнок аккуратно сложил каштаны перед входом и отправился обратно. На следующий день, и на следующий, Гон продолжал приходить к Хёдзю домой, принося каштаны. Вскоре кроме каштанов он стал притаскивать по два-три гриба-мацутаке.
***
Как-то раз выдался славный лунный вечер и Гон выбрался из норки в настроении пошалить. Пробегая неподалёку от тропки, ведущей из замка Накаяма в деревню, он почувствовал, что неподалёку кто-то есть. Сквозь переливчатое стрекотание сверчков слышалась человеческая речь. Гон залёг неподалёку от тропки и весь обратился в слух. Голоса понемногу приближались и вот на тропинке показались Хёдзю и ещё один крестьянин – Каскэ.
А… ето… Каскэ… – протянул Хёдзю.
Чего?
Ну… со мной счас странные штуки творятся.
Чего за штуки?
Как матушка умерла… мне непонятно кто стал каштаны да грибы таскать каждый день…
Хех! И кто же?
Говорю ж – не знаю. Кто-то приносит, когда я не вижу.
Гон осторожно последовал за ними.
Правда штоль?
Да правда, говорю ж тебе… Не веришь – приходи завтра, я тебе эти каштаны покажу!
Хех… бывает же такое…
И они оба замолчали. Вдруг Каскэ ни с того, ни с сего оглянулся назад. Испуганный лисёнок сжался в комочек и замер, стараясь стать незаметным. Каскэ его не увидел, отвернулся и дальше уже шёл спокойно. Мужчины добрались до дома крестьянина по имени Кичибэй и вошли внутрь. Из дома доносились удары гонга – «пум-пум, пум-пум». В доме горел свет, и через окна внутри было видно какого-то монаха с выбритой головой.
«Они Будде молиться пришли, значит» – подумал Гон, притаясь за колодцем, стоящим во дворе. Вскоре ещё три человека пришли к Кичибэю. До лисёнка донеслись голоса людей, распевающих сутры.
***
Гон прятался за колодцем до самого конца службы, ожидая, пока Хёдзю и Каскэ отправятся обратно. Тогда лисёнок побежал за ними, держась так, чтобы слышать, о чём они будут говорить, стараясь ступать след в след за Хёдзю. Только когда они уже проходили мимо замка, Каскэ, наконец, произнёс:
Та штука, про которую ты говорил – это Бог посылает!
Да ну… – удивлённо уставился Хёдзю на товарища.
Я всё думал, как так может быть. Ну и понятно – не человек это, а Бог. Бог тебе помогает. Ты как один остался, вот он тебя и жалеет теперь и посылает разную помощь.
Эвон как…
Да. Верно тебе говорю. Так что дОлжно бы тебе каждый день его за это благодарить.
Ясно.
«Вот же он напридумывал, а!» – подумал Гон, - «Я, значит, каждый день носи грибы и каштаны, а мне никакой благодарности, за всё Богу спасибо скажут! Меня, значит, в сторону!»
***
На следующий день Гон снова прибежал к дому Хёдзю с каштанами. Сам крестьянин в это время вил канат в кладовке, поэтому Гон тихонько прошмыгнул с заднего хода прямо в дом. И надо же так случиться, что в тот самый момент Хёдзю приподнял голову. «Ба, лисица штоль ко мне пробралась? Да это же тот самый ворюга Гон, угря утащил который! Опять пакостить пришёл!»
Ну держись у меня… – с этими словами он взял стоящее в углу фитильное ружьё и засыпал в него порох.
Подкрался незаметно к двери, из которой выходил лисёнок и – «Ба-бах!» – выстрелил! Гона опрокинуло на землю. Хёдзю подбежал к нему, заглянул в дом, и ему сразу же бросились в глаза лежащие аккуратной горкой на полу каштаны.
Ох… – он опустил изумлённый взгляд на распластанного лисёнка.
Гон, это ты штоле, да? Каштаны приносил…
Гон, собрав последние силы, сумел лишь едва заметно кивнуть. Хёдзю выронил ружьё и рухнул на колени. Из ствола тянулся голубоватый дымок.
Хорошая анимешка. Вот бы ее в приличном качестве посмотреть. А видео от "Inka-Subs" несколько странное. На моменте когда лисенок воровал сладкий картофель с грядки была задвоена одна сцена: он вырывает картофель, крестьянин его замечает и снимает корзину с плеч. И потом снова это же самое. Вряд ли такой вопиющий ляп был в самом аниме, видимо когда рипали что-то накривили.
Действительно - лучше, или скорее немного иначе подано. Но суть одна. Жаль ремастера нет, на большом экране то видео что есть выглядит плоховато. Но спасибо хотя бы так можно заценить, и отдельная благодарность людям, что русские субтитры сделали.
@World_Houp@ventganza, даже ансаба нету.Диалоги там все переданы подробно, судя по тому, что я слышал.
Niimi Nankichi (新美南吉) – Лисёнок по имени Гон(ごん狐)
21 апр, 2013 в 15:18
Эту историю рассказывал мне старик Мохэй из нашей деревни, когда я был ещё маленьким.
С давних пор в местечке Накаяма, что неподалёку от деревни, стоит замок. Когда-то, говорят, там жил благородный господин Накаяма.
А неподалёку от замка, на горе, обитал лисёнок по имени Гон. Жил он в лесу, в норе, которую вырыл посреди густых зарослей папоротника, один-одинёшенек.
Вечерами, а порой и днём, Гон отправлялся в деревню пошалить. То в поле картошку раскопает-раскидает, то сушёную шелуху рапсовую подпалит, то посдёргивает перец, который крестьяне по двору развесят… словом, по-всякому безобразничал.
Как-то осенью три дня кряду лил дождь как из ведра, и лисёнку пришлось сидеть безвылазно в своей норе. Когда дождь прекратился, Гон выполз наружу и огляделся – небо было чистое-пречистое, а где-то неподалёку свиристела небольшая птаха.
Гон отправился к запруде, что устроена была на речушке возле деревни. Там вдоль воды колосился мискант, на стеблях которого ещё блестели капли дождя. Сама речка, в которой воды обычно было-то всего ничего, после трёх дней дождя здорово разлилась. Да так, что росшие близко к берегу мискант и лепесцеда, до которых река никогда не добиралась, стояли теперь наполовину в желтоватой воде, покачиваясь в мутном потоке. И по вязкой, размокшей, тропке лисёнок начал спускаться к берегу.
Тут вдруг, глядь, а в реке-то человек стоит! Гон сразу забрался поглубже в гущу травы и, стараясь не шуршать, стал наблюдать оттуда.
Хёдзю, задрав своё потрёпанное чёрное кимоно, стоял по пояс в воде и вытряхивал вершу – плетёную ловушку для рыбы. На лбу у него была сползшая повязка-хатимаки, а на щеке, напоминая небольшую бородавку, болтался прилипший лепесток.
К верше был подвязан мешок, в который Хёдзю и ссЫпал улов, и тут же этот мешок из воды приподнял. Внутри бултыхались вперемешку щепки, жухлая листва, травинки, корешки… однако же нет-нет, да сверкнёт блестящая чешуйка. Это жирные угри и толстопузые лещи брюхо показывают. Хёдзю содержимое мешка – вперемешку и улов и мусор – пересыпал в большую корзину, а мешок обратно подвязал и в воду опустил. Вытащив корзину на берег, он её оставил, а сам зачем-то пошёл вверх по течению.
Как только Хёдзю пропал из виду, Гон выскочил из укрытия и подбежал к корзине – захотелось ему чуток пошалить. Вот он и стал доставать рыбу из корзины и кидать её одну за другой обратно в воду, да так, чтобы попасть ниже по течению, чем верша стоит. Рыба делала «Плюх!» и тут же скрывалась в мутной воде.
Самым последним остался жирный-прежирный угорь, которого лисёнок, как ни пытался, не мог ухватить лапками – уж больно склизким и юрким тот оказался. Рассерженный Гон сунул голову в корзину и крепко схватил угря зубами. А угорь обвился вокруг шеи лисёнку, да каа-ак сдавит! И тут как раз Хёдзю показался:
Гон, перепуганный, сразу дал стрекача. Хочет угря стряхнуть, а тот так вцепился, что не оторвать! Делать нечего, так и помчался со всех ног.
Неподалёку от норы, под ольхой, лисёнок остановился поглядеть, ушёл ли он от погони – нет, Хёдзю не видать, стало быть, ушёл.
Гон вздохнул с облегчением, отгрыз угрю голову и, стащив его, наконец, с себя, бросил, оставив лежать на траве.
***
Десять дней спустя Гон, выбравшись в деревню, заметил что-то необычное. В одном из дворов, у крестьянина Яскэ, жена, сидя под деревом инжира, красила зубы в чёрный цвет. В другом, у кузнеца Шимбэя, жена чесала распущенные волосы, сидя на заднем дворе.
Размышляя, Гон сам не заметил, как добрался до дома с красным колодцем во дворе, где жил Хёдзю. В маленьком полуразвалившемся домике было необычайно много народу. На жаровне перед домом разведён огонь, над которым хлопотали женщины в выходных кимоно с повязанной на поясе тканью. На огне стояла огромная сковорода, и на ней что-то шкворчало.
После полудня Гон отправился на кладбище, где затаился в тени статуй Будды. Погода стояла чудесная, видно было, как вдалеке солнце играет, отсвечивая, на крыше старого замка. Всё кладбище было усеяно цветущими лилиями, покрывавшими его сплошным алым ковром. Вскоре со стороны деревни разнеслось протяжное «Дон-н!», «Дон-н!», «Дон-н!». Колокол. Значит похоронная церемония началась.
Вскоре вдалеке показалась процессия людей в белых одеяниях. Постепенно стал слышен говор, и вот уже процессия вошла на кладбище. И проходящие люди оставляли за собой потоптанные лилии.
Гон высунулся из укрытия, чтобы всё как следует разглядеть. Хёдзю нёс перед собой дощечку с именем покойной. Лицо его, обычно румяное как неочищенный батат, сегодня будто выцвело или погасло.
Вечером Гон лежал у себя в норке и размышлял.
«Мама Хёдзю наверно уже встать не могла с постели и обмолвилась ему, как хотела бы поесть вкусных угрей. Вот он и поставил вершу. А я из баловства угря утащил. И Хёдзю из-за этого не смог маме этого угря приготовить. Мама после этого умерла и небось всё думала «Ах, как же жареного угря хочется, как же хочется». Так и померла. Ох-хо-хо… и зачем только я его утащил…»
***
Хёдзю лущил зерно возле колодца у себя во дворе.
Хёдзю всегда жил вдвоём с матерью в их бедняцком домишке. Теперь вот её не стало и остался он совсем один.
- Он теперь, как и я, один-одинёшенек, – думал лисёнок, глядя на него из-за кладовки, пристроенной к дому.
Когда Гон выбрался со двора и уже было отправился восвояси, откуда-то со стороны донёсся голос продавца селёдки.Гон помчался на голос. Как раз тогда и жёнушка Яскэ, распахнув дверь дома, прокричала – «А давай-ка сюда эту селёдку!». Продавец рыбы, оставив свою тележку на обочине, взял из неё охапку сверкающих чешуёй сельдей и направился к Яскэ в дом.
Гон, не растерявшись, использовал момент, схватил штук пять-шесть рыбин из повозки и бросился обратно. Добежав до дома Хёдзю, он пробрался к задней двери и забросил селёдку вовнутрь, после чего уже отправился к себе, к своей норе. Поднимаясь по холму, он обернулся на полпути и увидел, как вдалеке Хёдзю по-прежнему лущит зерно, сидя возле колодца.
И лисёнок подумал, о том, что сегодня он сделал хотя бы одно хорошее дело, извинившись по-своему за украденного угря.
На следующий день Гон набрал много-много каштанов и отправился с ними к дому Хёдзю. Подкравшись к задней двери, он заглянул внутрь. Крестьянин обедал, рассеянно держа в руках плошку, явно задумавшись над чем-то. И, странное дело, на щеке у него красовался свежий синяк. Только Гон успел подумать – «Чего это случилось?» – как Хёдзю заговорил сам с собой:
Гон не мог поверить, что всё так обернулось. Бедняге Хёдзю ещё и от селёдочника досталось – вон какой синячище теперь. Лисёнок аккуратно сложил каштаны перед входом и отправился обратно.
На следующий день, и на следующий, Гон продолжал приходить к Хёдзю домой, принося каштаны. Вскоре кроме каштанов он стал притаскивать по два-три гриба-мацутаке.
***
Как-то раз выдался славный лунный вечер и Гон выбрался из норки в настроении пошалить. Пробегая неподалёку от тропки, ведущей из замка Накаяма в деревню, он почувствовал, что неподалёку кто-то есть. Сквозь переливчатое стрекотание сверчков слышалась человеческая речь.
Гон залёг неподалёку от тропки и весь обратился в слух. Голоса понемногу приближались и вот на тропинке показались Хёдзю и ещё один крестьянин – Каскэ.
Гон осторожно последовал за ними.
И они оба замолчали.
Вдруг Каскэ ни с того, ни с сего оглянулся назад. Испуганный лисёнок сжался в комочек и замер, стараясь стать незаметным. Каскэ его не увидел, отвернулся и дальше уже шёл спокойно. Мужчины добрались до дома крестьянина по имени Кичибэй и вошли внутрь. Из дома доносились удары гонга – «пум-пум, пум-пум». В доме горел свет, и через окна внутри было видно какого-то монаха с выбритой головой.
«Они Будде молиться пришли, значит» – подумал Гон, притаясь за колодцем, стоящим во дворе. Вскоре ещё три человека пришли к Кичибэю. До лисёнка донеслись голоса людей, распевающих сутры.
***
Гон прятался за колодцем до самого конца службы, ожидая, пока Хёдзю и Каскэ отправятся обратно. Тогда лисёнок побежал за ними, держась так, чтобы слышать, о чём они будут говорить, стараясь ступать след в след за Хёдзю.
Только когда они уже проходили мимо замка, Каскэ, наконец, произнёс:
«Вот же он напридумывал, а!» – подумал Гон, - «Я, значит, каждый день носи грибы и каштаны, а мне никакой благодарности, за всё Богу спасибо скажут! Меня, значит, в сторону!»
***
На следующий день Гон снова прибежал к дому Хёдзю с каштанами. Сам крестьянин в это время вил канат в кладовке, поэтому Гон тихонько прошмыгнул с заднего хода прямо в дом.
И надо же так случиться, что в тот самый момент Хёдзю приподнял голову. «Ба, лисица штоль ко мне пробралась? Да это же тот самый ворюга Гон, угря утащил который! Опять пакостить пришёл!»
- Ну держись у меня… – с этими словами он взял стоящее в углу фитильное ружьё и засыпал в него порох.
Подкрался незаметно к двери, из которой выходил лисёнок и – «Ба-бах!» – выстрелил! Гона опрокинуло на землю. Хёдзю подбежал к нему, заглянул в дом, и ему сразу же бросились в глаза лежащие аккуратной горкой на полу каштаны.Гон, собрав последние силы, сумел лишь едва заметно кивнуть.
Хёдзю выронил ружьё и рухнул на колени. Из ствола тянулся голубоватый дымок.
Жаль ремастера нет, на большом экране то видео что есть выглядит плоховато.
Но спасибо хотя бы так можно заценить, и отдельная благодарность людям, что русские субтитры сделали.