в одну каску Энни уделывала сначала взбешённая Микаса, а затем и Ривай: отличный пример того, как, когда кажется, что круче уже некуда, приходит финальный босс и выводит всё на какой-то совершенно демонический уровень. И если погоню Микасы по лесу за убегающей с Эреном Энни ещё можно было понять (типа, он для неё самый близкий и дорогой человек, она сосредоточила на нём всю свою жизнь — что ещё, кроме как «верни Эрена» и «я обязательно тебя верну» ей было кричать?), то во время финальной битвы с её одержимостью им, по-моему, слегка переборщили: то, каким безумным яндерным взглядом она заглядывала ему в глаза, спрашивая, мешают ли ему обратиться чувства к Энни, было слишком... неправильным и притянутым, что ли. Без этой странной беспочвенной ревности эпизод ровным счётом ничего бы не потерял — наоборот, в тот момент Микасе как никогда раньше следовало проявить своё хвалёное хладнокровие и говорить спокойно и жёстко, не привнося ещё больше паники. (Очередное спасибо за то, что Жан устал притворяться и тоже помчался в бой, я так сильно его люблю.)

То есть он, зная о колоссальных потерях после каждой вылазки и в принципе эмоциональной сложности всех выходов за стену, берёт и подлетает к Риваю с целью сразу же после кровопролитной битвы поболтать с ним о чувствах своей дочурки и потенциальном замужестве? Не обращая внимания на царящую вокруг депрессивную атмосферу и то, что Риваю вообще не до него? Не попытавшись перво-наперво хотя бы взглядом найти свою возможно раненную дочь и, как следствие, не обеспокоившись её отсутствием? Спохватившись о письме, в котором Петра писала о «недавнем» принятии на службу, спустя столько времени, когда она явно успела основательно сработаться с новыми товарищами? Ничего против неё или её чувств к Риваю не имею, но момент этот явно ставил своей целью чисто разжалобить зрителя и надавить на больное, а оттого глупость его ещё сильнее режет глаза.