человек по имени Рудеус Грейрат изначально был мертворождённым, так как душа не могла сформироваться из за фактора лапласа

Ребенку дали имя — Рудеус. Он никогда не плакал и был спокойным. Возможно, дело было в том, что он был физически слаб, но это мнение вскоре оказалось ложным. Как только Рудеус научился ползать, он стал пробираться везде и всюду по дому — на кухню, к задней двери, в сарай, в кладовку для уборки, к камину и так далее. Иногда каким-то образом он даже пробирался на второй этаж. Как только кто-нибудь отводил от него взгляд, он тут же исчезал.

Независимо от этого, его неизбежно находили в доме. По какой-то причине Рудеус никогда не выходил на улицу. Он выглядывал из окон, но, возможно, он всё ещё был слишком напуган, чтобы выходить из дома.

Лилия не имела понятия, когда у неё началось это чувство инстинктивного страха перед младенцем. Может быть, это было примерно тогда, когда он всякий раз ускользал без присмотра, и его всегда нужно было держать на виду?

Рудеус всегда улыбался. Где бы он ни находился — на кухне, глядя на овощи, на мерцание свечей в подставке или среди нестиранных трусиков — он всегда что-то бурчал себе под нос, хихикая, и на его лице появлялась тревожная ухмылка.

Она могла только гадать, почему этот ребенок был таким странным.

Был ли он одержим каким-то дьяволом? Было ли на него наложено какое-то проклятие?Подумав об этих возможностях, Лилия поняла, что не может оставаться безучастной.

Она поспешила в магазин, потратив небольшую сумму на всё необходимое для изгнания. Затем, когда семья Грейрат уже спала, не спрашивая разрешения Пола, она совершила традиционный обряд изгнания в доме.

На следующий день Лилия забрала Рудеуса, чтобы увидеть результаты изгнания, однако, ничего не вышло. У ребенка была все та же тревожная аура. Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы у неё по телу побежали мурашки.

Сама Зенит разделяла чувства Лилии, говоря: «когда Руди сосёт молоко из моей груди, он делает порой странные вещи, облизывая мои соски». Но почему-то Зенит была совершенно невозмутима! Даже Пол, человек слабых принципов, который был в некотором роде бабником, не испускал таких страстей, как его сын. Мальчик даже не соответствовал своему происхождению.

Однако, в какой-то момент непредсказуемое поведение Рудеуса изменилось. Вместо того чтобы исчезать и появляться наугад, он стал засиживаться в кабинете Пола в одном из углов второго этажа. Ну, возможно, «кабинет» — это слишком щедрое слово для простой комнаты, где хранилось несколько книг.

Рудеус закрывался там и не выходил. Однажды Лилия заглянула туда, и он сидел, уставившись в книгу и что-то бормоча себе под нос. То, что он говорил, не было похожим на слова. По крайней мере, не слова из общего языка Центрального континента.

Кроме того, он был слишком мал, чтобы говорить, и ещё никто не учил его читать. Это означало, что мальчик просто смотрел на книги, а не читал их, издавая при этом случайные звуки.

Иначе это было бы просто странно.

Но, несмотря на это, Рудеус почему-то говорил с настоящим, осмысленным темпом, и похоже, что он понимал содержание книги, которую рассматривал. «Это так странно», — подумала Лилия, скрытно наблюдая за ним через щель в двери.

И всё же, как ни странно, она не чувствовала к нему своего обычного отвращения. С тех пор как мальчик стал засиживаться в кабинете, его трудно определимая, тревожащая странность немного поубавилась. Конечно, он всё ещё иногда смеялся или жутко улыбался, но Лилию больше не бросало в дрожь, когда она брала его на руки. Он перестал зарываться лицом в её грудь и тяжело дышать.

Почему же он её так тревожил? В последние дни от него исходило ощущение серьёзности и усердия, которому она не хотела мешать. Лилия поговорила об этом с Зенит, и у той, очевидно, сложилось такое же впечатление. Лилия решила, что с этого момента лучше оставить мальчика в покое.

Это было странное чувство. Оставлять младенца одного — это не то, что делают ответственные взрослые. Но теперь в глазах Рудеуса появлялись признаки настоящего интеллекта, в отличие от того, что было всего несколько месяцев назад, когда в них была лишь грубая тупость и извращённость. И в этой интеллектуальной яркости был отблеск решительной воли.

Что же делать? Ничто в скудном опыте Лилии не давало ей инструментов для принятия правильного решения. «Не существует единственно правильного способа воспитания ребёнка», — говорили ей. Говорила ли это одна из старших королевских горничных? Или, может быть, её мать? По крайней мере, сейчас в мальчике не было ничего слишком странного или тревожного.

Если говорить коротко, бояться было нечего.

В конце концов, Лилия решила оставить его в покое. Любое вмешательство могло привести к тому, что мальчик вернётся к прежнему образу жизни.