Она бесшумно выскользнула из тугой петли затянувшегося сна - сна без видений и времени. Именно такие сны, должно быть, дарует мертвецам милосердная кончина, однако ж, она всё ещё была жива, и жизнь грубо врывалась в истощённое тело, вызывая мучительные наплывы боли.

Вместе с ощущениями возвращались и воспоминания; они кидались о трепещущее сознание шквальными волнами образов и чувств, мешаясь с причудливыми и ужасающими обрывками безумных картин. С каждой новой волной её выворачивало и выгибало в невообразимой корче, она кричала так, будто действительно умерла, а теперь рождалась вновь, мучительно исторгаясь из леденящей утробы небытия.

Очередной поток сумбурных воспоминаний вперемешку с бредом неистовой тяжестью вдавил голову в смятую белизну больничной койки. Бессильно содрогаясь в остаточных вибрациях последнего приступа, она задыхающейся тушей размазалась по всклоченной от судорог простыне, истекая слезами и потом. Но в тот самый момент, когда давление достигло своего апогея, будто бы в награду за перенесённые страдания, ей, наконец, удалось выцепить в этом сумасшедшем круговороте..своё имя...

Мышцы за эти бесконечные минуты, слипшиеся в единый комок спазма, понемногу расслаблялись, и в каждой их клеточке разливалась блаженная немота. Облегчение было таким желанным и всеобъемлющим, что лицо её непременно осветилось бы улыбкой абсолютного счастья, останься на это хоть толика энергии. В какой-то момент ей почудилось, что тело медленно распадается на отдельные атомы - она даже слышала их упругий звон от соударения с пляшущим полом...

Было это правдой или иллюзией доведенного до эйфории мозга, ответу суждено было остаться под завесой тайны; грядущий сон - в этот раз здоровый сон уставшего человека, издевательски разлагал на отдельные символы всякую новую мысль.

В угасающем сознании суетливо вертелся, не давая покоя, суматошно исчезая и возникая вновь, так дорого обошедшийся набор букв, обретающий цену и смысл только у неё в голове – "К•о•т•о•н•о•х•а" – Её имя.

— Её звали Котоноха Кацура. И раньше она была инквизитором.

***

За окном нарождался новый день. Первые лучи солнца падали сквозь провалы окон на гипнотический орнамент филаментарного волокна, которым были покрыты стены и полы госпиталя, на деле оказавшегося тюрьмой.

Кацура сидела на кровати бледная и осунувшаяся; не женщина – девочка, но, несмотря на болезненный вид и явную усталость, в её спину, будто разом, вогнали несгибаемую стальную балку.

Глаза ввалились и под ними набухали огромные синяки - последствия бессонных ночей, допросов и многочисленных безжалостных обследований каждое из которых могло стать последним.

Поначалу казалось, что это глаза сокрушенного жизнью человека, который до скончания дней не сумеет справиться с выпавшими на его долю несчастьями, однако, стоило лишь мгновением дольше задержать на них взгляд, как сквозь тусклую поволоку усталости проступала холодящая сердце сталь и спокойная уверенность человека, в руках эту сталь держащего.

Сегодня был последний день вынужденного заключения, Котоноха неподвижно сидела полностью погруженная в свои мысли, ожидая пока раскроется дверь в палату-камеру, и её, наконец, отпустят.

На пустом невозмутимом лице не отражалось ни единой эмоции - ни один даже самый опытный дознаватель, не смог бы сказать, что творится сейчас в этой аккуратной головке, а именно с такими ей и пришлось иметь дело.

Хотя снаружи, как сказала одна сердобольная медсестра, прошло чуть больше пары месяцев, юная и некогда наивная девушка заматерела так, словно подвергалась опасности на протяжении многих лет. Ей пришлось на собственном опыте прочувствовать незавидность участи всякой подопытной твари и иметь возможность рассказать об этом. Но не это было главным.

Реальной причиной этого состояния стало то, что ей довелось лицезреть крушение мира собственными глазами - в тот самый момент, когда ситуация вышла из под контроля, и это нечто, называть которое человеком у неё больше не поворачивался язык, начало действовать, их сознания соприкоснулись. Всего на миг. Но и этого было достаточно, чтобы едва не уничтожить разум. В это разрушительное мгновение ей предстали ужасающие видения того, во что люди давно уже отказались верить - холодящей бездны ада и твари, восседающей на троне - божества, древнего и алчущего.

И Кацура навсегда запечатлела в памяти всю БЕЗДНУ этого голода и всю ПУСТОТУ этой бездны.

А может, это вовсе не было видением, и она действительно там побывала? Совсем недолго, но и это сломало бы и убило многих из тех кого она знала и кто был ей дорог...Но всё же Кацура оказалась небезнадёжна - в ней был стержень, и был потенциал, и, неизбывным пожирающим жизнь пустоте и ужасу, она смогла противуставить собственную волю. И выжить.

Воздействие такого уровня не могло пройти бесследно - неловкая и пугливая, но живая девочка навсегда сгинула в провалах ЕГО пустых глаз, а на её место пришла нынешняя Кацура - бесстрашная, безжалостная и непоколебимая, живущая лишь в пределах своей фанатичной цели - спасти МИР от всего, что несёт в себе эта тварь.

Спасти от обращения в прах, от пронизывающего холода вакуума, и от бездушного взгляда акульих буркал тупо и безысходно алчущих пожрать всё сущее. Спасти от всего того, что видела она. Спасти всех. И главное...спасти ЕЁ! А ещё услышать её голос...

После этого сна, едва не ставшего вечным, многое из того, что до этого было скрыто, теперь стало ясным и понятным. И в первую очередь это касалось отношений с Футабой; Кацура полностью осознала свои чувства и то, что ради её спасения она не остановится не перед чем. Даже если придется примкнуть к убийцам. Что, впрочем, и было единственным способом вырваться из этой тюрьмы и иметь возможность бороться со злом. Бесчисленные испытания в полной мере раскрыли её проявившийся на пороге смерти потенциал, который глупо было игнорировать, и Кацуре предложили стать частью карательного отряда министерства Истины.

Хотя выбора как такового и не было - в случае отказа на церемонии погребения горела бы она, а не искусно сделанная синтетическая кукла-копия. Для того чтобы стать частью этой организации нужно умереть для всего остального мира. Это её не трогало, но она вовсе не собиралась умирать для Футабы, по крайней мере, не услышав напоследок звуков её голоса.

Деятельность этого подразделения была всегда овеяна мрачной славой, и мало кто доподлинно знал о его существовании. Слышала, кое-что о них и Кацура, не так много как хотелось бы, но…Поговаривали, будто каратели являются основным инструментом поддержания порядка, безотказным, вездесущим и безжалостным в отличие от исполнительных органов иных министерств. И что на совести членов карательных отрядов сотни и сотни кровавых расправ. Слухи слухами, но теперь уже почти став частью этой организации Котоноха имела основания полагать, что многие, если не все, из этих домыслов чистая правда.

Однако, как ни странно, это волновало ее едва ли не в последнюю очередь - если ради спасения любимой ей придется пролить кровь, то она готова умыться в ней с ног до головы. И не важно, будет это кровь невинных или виноватых - с недавнего времени она перестала быть хоть сколько-нибудь щепетильной в вопросах морали, предпочитая оставить муки совести философам и ораторам из культа Отца. А свободные от подобных терзаний ресурсы направить на кое-что куда более сейчас важное - установление контакта с семпай.

При этих мыслях, Котоноха ощутила лёгкое неудовлетворение. Ей хотелось называть Футабу совсем иначе – не по фамилии и не по условному старшинству - она хотела объять мыслями её прекрасное имя, хотела выжечь его на подкорке мозга, чтобы больше никогда уже не потерять.
Нежная улыбка смягчила жесткое сосредоточенное выражение, черты потеряли резкость, будто сквозь ужас, боль и страдание на мир снова бросала робкий взгляд ТА наивная девчушка. Дрожащим, хриплым от волнения и длительного молчания голосом она тихо проговорила:

– А..о..й…– самое важное на свете имя. – И уже громче и уверенней, - Аой-тян!

Совершив эту бессмысленную милую глупость Кацура снова заулыбалась; на душе было так легко и так радостно! Ей было так хорошо! Как жаль, что это чувство уже успело стать таким болезненным и непривычным.

Но было вместе с этим и то, что лишало её спокойствия, мешало сосредоточиться и просто выводило из себя - противная рожа ублюдка Бронса, всплывавшая всякий раз, стоило ей подумать о Футабе, и похотливые взгляды, которыми он будто пальцами проходился по её точёной фигуре. Мерзавец был осторожен и действовал исподтишка, так что Аой-тян едва ли о чём-то догадывалась, тем очевиднее была необходимость скорейшего действия.
Кацура помнила всё, помнила каждый раз, когда это грязное животное пожирало глазами...Видела, как наяву эти изящные бёдра, эти небольшие но упругие холмики грудей, слегка припухшие губы...

Незаметно для себя, утонув в этих образах, Кацура залилась краской, глаза ее метали молнии, пальцы с хрустом вонзились в холодную бледность миниатюрных ладоней, костяшки на них напряглись и побелели. Уильям Бронс был бы в высшей степени ошарашен обнаружить свою некогда робкую и прячущую глаза подчинённую в таком виде. Впрочем, попадись он ей сейчас, Котоноха непременно позаботилась бы о том, чтобы личина удивления раз и навсегда сменилась гримасой неподдельного ужаса. На мгновенье она даже представила, как погружает большие пальцы рук прямо в тесные провалы глазниц..Как орет и извивается его тело.

Крохотные кулачки разжались, по ладоням вниз побежали резвые струйки, губы исказила безумная ухмылка, а глаза, уставленные в изъеденную орнаментом стену, объялись мрачным пламенем мстительного наслаждения. Будто свирепая, но прекрасная сирена сошла сейчас с потускневших поверхностей фресок. Сошла и преобразилась, став ещё беспощаднее и красивей, обретя новую жизнь в теле этой хрупкой девушки, чтобы как встарь, сеять кровавую смерть, под восторженные песни жертв.